БЛАГОДАРНЫЙ ЕРОДІЙ   Григорій Варсава Сковорода Любезному другу Семену Никифоровичу Дятлову желает мира божія. Проживая дни жизни по оному Сира́ховскому тупику́: «Блажен муж, иже в премудрости умрет и иже в разум h своем поучается святын h , размышляяй пути ея в сердц h своем, и в сокровенных ея уразумится», соплел я в сіє 1787-е л h то маленькую плетени́цу, или корзинку, нареченную «Благодарный Еро́дій». Се теб h дар, друже! Прійми его, Еродіа, по-еродіеву, прійми парящаго и сам сый парящій. Прійми сердцем Еродіево сердце, птица птицу. «Душа наша яко птица». Да будет плетенка сія зерцалом теб h сердца моего и памяткою нашея дружбы в посл h дняя л h та. Ты видь отец еси и сам птенцы твоя воспитуеши. Я же есм h друг твой, принесшій плетенку сію. В ней для младаго ума твоих птенцов обрящеши оп-риснок от оных хлебов: «Хл h б сердце челов h ку укр h пит». Вс h й в них зе́рно сіє сице: яко живет сред h вас н h чтось дивное, чудное, странное и преславное, имущее явитися во свое ему время. Вы же со благогов h ніем ждите, яко рабы, чающіи господа своего... Ничто же бо ест h бог, то- чію сердце вселенныя; наше же сердце нам же ест h господ h и дух. Сіє домашнее они свое благо со временем узнав и пл h нився прекрасною его добротою, не станут безобразно и б h сновато гонитися за мырскими суетами и во вс h х злоудачах возмогут себе ут h шити сею давидскою п h сенькою: «Возвратися, душа моя, в покой твой и стези своя посред h себе упокоят со Исаіею». Ничим же бо бездна сія сердце наше удовляется, токмо са́мо собою, и тогда-то в нем сіяет в h чная радости весна. Таковое сердце вродив птенцам твоим, будеши им сугубый, сир h чь истинный отец; чада же твоя будут истинный, благодарный, благочестивый и самодовол h ный еро́діи. Протчее же подобает н h что сказат h о еродійской природ h . Они подобны журавлям, но светл h йшее періе и коралловый или светло-червле́нный нос. Непримиримый враги зміям и буфонам, значит — ядовитым жабам. Имя сіє (ερόδιος) есть еллинское, значит — боголюбный, иначе зовется (пеларго́с и ерога́с), римски — киконіа, полски — боцян, ма- лороссійски — гайстер. Сія птица освятилася в богословская гаданія своея благодарности, прозорливости и че лов h колюбія. Поминает ее Давид и Іереміа. Они кормлят и носят родителей, паче же престар h лых. Гн h здятся на домах, на ки́рках, на их шпи́цах и на турнях, сиріч h горницах, пирамидах, теремах, вольно, вольно. В Гунгаріи вид h л я на каминах. Гаданіе — еллински — символон. Первый символ составляет она сей: сидит в гн h зд h , па храм h святом утвержденном. Под образом подпись такова: «Господь утвержденіе мое». Второй символ: стоит един Еродій. Подпись сія: «Ничто же сильнее благочес тія». Третий символ: Еродій терзает змія. Подпись: « Н e возвращуся, дондеже скончаются». Сій три символы да будут знаменіем, гербом и печатію книжицы сея. Она совершилася в первую квадру [1] первыя луны ос h нныя. Аминь! «Тамо птицы возгн h здя́ться». «Еродіево жил[ище] предвод[ительствует] ими» (Псалом). «Еродій позна время свое» (Іереміа). Главизна и твердь книжицы.   «Прійдите, чада, послушайте мене, страху господню научу вас» (Давид). «Аще сердце наше не осуждает нас, дерзновеніе имамы» (Іоанн). «Сыне! храни сердце твое, люби душу твою» (Сирах), «Разумыв праведник, себ h друг будет» (Соломон). « Человhк в чести сый не разум h ...» (Давид). «Всяк дух, иже не исповедует Іисуса Христа во плоти пришедша, от бога н h сть » (Іоанн). «Еродій позна время свое, Израиль же мене не позна» (Іереміа). «Неблагодарнаго упованіе, яко иней зимный, растает и изліется, яко вода неключима» (Соломон). ПРИТЧА, НАРЕЧЕННА ЕРОДІЙ. В ней разглагольствует обезяна со гиенцем Еродіевым о воспитаніи. Обезяна, по древней своей фамиліи именуемая Пишек. Она во африканских горах на рясном и превознесенном древ h со двома чад своих седмицами сид h ла. В то же время прол h тал мимо младый Еродій. Госпожа Пи́шек, узр h в его: — Еродій, Еродій! — воззвала к нему, — друг мой Еродій, сын пелергов! Радуйся! Мир теб h ! Хатре! Салам али кюм!.. [2] Еродій. А-а! Всемилостивая государыня! БонжурІ [3] Кали́ име́ра! День добрый! Gehorsamer Diener ! [4] Дай бог радоваться! Salve ! [5] Спасайся во господ h !.. Пишек. Ай, друг ты мой! Радуюся, яко начаша глаголати многими языки. Видно, что ученый обучал тебе попугай. Куда бог несет? Еродій. Лечу за пищею для родителей. Пишек. Вот б h да! Ты ли родителей, а не они тебе кормлят? Еродій. Сіє н h сть б h да, но веселіє и блаженство мое. Они кормили мене в младости моей от младых ногтей моих, а мн h подобает кормит h их при старости их. Сіє у нас нарицается аутілєХарувїу, сир h чь возблагодавать, или взаимно пеларгствовать, и еллины весь наших птиц род называют пеларгос. Но мы их не точію кормим, но и носим за немощь и старость их. Пишек. Чудо преестественное!, Новость, р h дкость, раритет, необыкновенность, каприз, странная и дикая дичь... Сколько вас у отца и матери чад? Еродій. Я и мн h йшій мене брат Ерогас, и сестра Киконіа. Пишек. Гд h вы обучалися во отроческіи л h та? Еродій. Нигд h . Мене и брата научил отец, а мати сестру. Пишек. О, мой боже! Везд h цветут славныи училища, в коих всеязычныи обучают попугаи. Для чего он вас не отдавал? Он не убог. Как быть без воспитанія? Еродій. Для того же то самаго сами нас воспитали родители. Пишек. Да его ли д h ло учить и воспитывать? Разв h мало у нас везд h учителей? Еродій. Он сам великій к сему охотник, а мати ему во всем посл h дует. Он славословит, яко дв h суть главный родительскія должности сій: «Благо родить и благо научить». Аще кто ни единый от сих двоих запов h дей не соблюл, ни благо родил, ни благо научил, сей н h сть отец чаду, но виновник в h чныя погибели. Аще же родил видно благо, но не научил, таков, рече, ест h полу-отец, яко же достойно есть полу-мати, чревородившая, но не млекопитавшая, даровавшая пол мастерства своего доилиц h и погубившая половину чадолюбія. Аще-де м h сто владычнее сид h ніем рабским безчестится, како не безобразится отческая должность, исправляема рабом или наемником? Буде же отец извиняется скудостію времени, прощается тогда, когда обрящет лучшее д h ло. Но ничто же лучше ест h благого воспитанія: ни чин, ни богатство, ни фамиліа, ни милость вельмож, разв h благое рожденіе. Оно едино есть лучше всего и сего, яко с h мя щастію и зерно воспитанію. Пишек. Благо родит h разум h еши ли что ли? Еродій. Не знаю. Знаю же, что он сіє поставляет известным для единых избра́нных божіих. Иногда-де во убогом домик h , исполненном страха божія, друг роду челов h ческому благо родится челов h к, не всегда же и в царских чертогах. Да уразум h ем, яко не красота мыра сего, ни тварь кая-либо, но едина благодать божія благому рожденію виновна бывает и яко благородство не л h тами к нам прицепляется, но раждается зе́рно его с нами. Знаю же и сіє, яко мой отец, разъярен от коего-либо негодяя, стр h ляет на его сими словами: О quarta luna seminate! О malo utero gestate! О mala mens et ingenium! Иными же словами язвить не обык никого. Пишек. Протолкуй же мн h сій уязвленія. Еродій. Я силы их не знаю, а скажу один их звон: О в четверту луну посhян! О злh чревоноше́н матерью!   О злый у́ме и злая вродо! Пишек. Конечно, отец твой знает римскій и еллин скій язык? Еродій. Столько знает, сколько попугай по-французски. Пишек. Что се? Не ругаешься ли отцу твоему? Еродій. Сохрани мя, господи... Не так я рожден и воспитан. Я самую истину благочестиво сказал. Пишек. Как же он, не научен римски, гово́рит римски? Еродій. Есть у его друг, нехудо знающій римски и маленьку часть еллински. С ним он, часто бес h дуя, научился сказать н h сколько слов и н h сколько сентенцій. Пишек. Ах, мой боже! Как же он могл вас воспитать, нев h жда сый? Еродій. О премудрая госпоже моя! Носится славная притча сія: «Не ходи в чужій монастыр с твоим уставом, а в чужую церковь с твоим типиком». У нас не как у вас, но совс h м иный род воспитанія в мод h . У вас вос питаніе з h ло драгое. У нас же вельми дешевое. Мы воспитываемся даром. Вы же великою ц h ною. Пишек. Безд h лица! Сотню рубликов с хвостиком порять в год на малчика, а чрез 5 л h т вдруг он теб h и умница. Еродій. Госпоже Деньга достает и за морем. Но гд h ее взять? А воспитаніе и убогим нужно есть. И кошка блудлива не находит себ h пристанища. Избавляет же от блуда нас не деньга, но молитва туне. Пишек. Я говорю не о подлом, но о благородном воспитаніи. Еродій. А я размышляю не о богатом, но о спасительном воспитаніи. Пишек. Полно же! Ты, вижу, старинных и странных дум придержи́шься. Однак, скажи, как он вас воспитал? Чему научил? Арифметик h ли и геометрій? Ученому ли коему или шляхетному язы́ку?.. Еродій. Да мн h и сіє нев h домо: кто есть ученый, а кто-то шляхетный язык. Пишек. Да ты же со мною привитался разными язы́ками. Еродій. Да сколько же сказалося, столько и знаю, не больше. Пишек. По крайней м h p h та́нчить или играть на лютню... Еродій. А бог з вами! Я и на балалайку, не только на цымбалах не ум h ю. Пишек. Ха! Ха! Хе! Ему лютня и цымбали все одно. И сего-то не знает. Но, друг мой! Музыка великое врачевство́ во скорбех, ут h ха же в печали и забава в щастіи. Да чего же он тебе научил? Скажи, пожалуй! Еродій. Ничего. Пишек. Умора, ей-ей! уморил ты мене см h хом... Так, так-то у вас воспитывают? Еродій. Так! Пишек. Может быть, достал теб h чинок? Еродій. Ни! Пишек. Может быть, деньгу вам велику собрал или им h ніе? Еродій. Ни! Пишек. Так что же? Роги золотыя вам на голов h возрастил, что ли? Еродій. Родил и возрастил нам посребре́нныя крила, ноги, попирающие главы зміев, нос, разстерзающій оныя. Се наша и пища, и слава, и забава! Пишек. Да у вас же крила черныя, по крайней м h p h смуглыя. Еродій. Черныя вид h , но л h тают путем посребре́нным. Пишек. Чего же либо научил вас, однак: нелзя не так. Конечно, есть что-то, на сердце вам напечатанное. Родители суть божій, чада же суть родительскій список, изображеніе, копіа. Как от яблони соки во в h твы своя, так родительскій дух и нрав преходит в чада, дондеже отлу́чатся и нововкоренятся. Еродій. Рожденнаго на добро не трудно научить на добро, хоть научить, хоть навычить, хоть извычить. Хоть ученый, хоть звычайный, хоть привычный есть то же. От природы, яко матери, легесенько сп h ет наука собою. Сія есть всеродная и истинная учительница и единая. Сокола вскор h научишь л h тать, но не черепаху. Орла во мгнове ніе навычишь взирать на солнце и забавляться, но не сову. Еленя легко исправишь на Ка́вказныя горы, привлечешь пить без труда из чист h йших нагорных водотечей, но не велблюда и не вепра. Аще всяческая строит премудрая и блаженная натура, тогда како не едина она и исц h ляет и научает? Всякое д h ло сп h ет, аще она путеводствует. Не м h зшай только ей, а если можешь, отвращай препятсівія и будьте дорогу ей очищай; воистину сама она чисто и удачно совершит!. Клубок сам собою пото́чится из горы: отними только ему препятствующій претыканія камень. Не учи его котиться, а только помагай. Яблони не учи родить яблока: уже сама натура ее научила. Огради только ее от свиней, отр h жь волчцы́, очисти гусен h , отврати устремляющуюся на корень ея урыну [6] и протчая. Учитель и врач — н h сть врач и учитель, а только служитель природы, единственныя и истинныя и врачебницы, и учшельницы. Буде кто чего хощет научитися, к сему подобает ему родитися. Ничто же от челов h к, от бога же вся возможна суть. Аще же кто дерзает без бога научить или научиться, да па́мятует пословицу: «Волка в плуг, а он в луг». Докол h колцо висит из ноздрей свиніи, дотол h не роет. Выйми же, паки безобразит землю. Сіє н h сть воспитаніе и н h сть ученіе, но обузданіе, от челов h ческія помощи происходящее, в c h x беззаконников управляющее. Воспитаніе же истекает от природы, вли вающія в сердце с h мя благія воли, да помалу-малу, без препятствій возрасши, самовольно и доброхотно д h лаем все тое, еже свято и угодно есть пред богом и челов h ки. Коликое идолопоклонство восписывать челов h ческим наукам и челов h ческим языкам восприносить и воспрпчитать воспитаніе? Кая полза ангелскій язык без добрыя мысли? Кій плод тонкая наука без сердца благого? Разв h , еже орудіе злобы, б h шенству меч и притчею сказать «крила и роги свиніи». Воззрим, госпоже моя, на весь род челов h ческій! У них науки, яко же на торжищах купля, киплят и мятутся. Обаче, они хищн h е суть птиц, невоздержн h е скотов, злобн h е зв h рей, лукав h е гадов, безпокойн h е рыб, нев h рн h е моря, опасн h е африканских п h сков... Чего ради? Того ради, яко зл h ро́дятся. Природа благая ест h всему начало и без нея ничто же бысть, еже бысть благо. Благодарю убо неизреченным образом богу во образ h его святом, во отц h моем, яко благо от его родитися сподобил мя есть. Вторая же икона божія нам есть мати наша. Сего ради главным божіим дарованіем одарен чрез родителей моих; все протчее челов h ческое:чин, богатство, науки и вс h в h троносныи их блонды и пукли с кудрями вм h няю во хвост, без коего голова и живет, и чтится, и веселится, но не хвост без головы. Пишек. Убо что ли есть благо родитися и благая природа есть что ли? Еродій. Благая природа и врода есть благое сердце. Пишек. Что ли есть сердце благое? Еродій. Сердце благое есть то же, что присноте кущій источник, точащій чистыя в h чно струи, знай, мысли. Пишек. Что ли суть мысли? Еродій. С h мя благих д h л. Пишек. Д h ла же благая суть что ли? Еродій. Добрыи плоды, приносиміи богу, родителям, благод h телям в честь, славу и жертву. Пишек. Зачем же мн h сердце твое не видно? Еродій. T h м, что древеснаго корня не видишь. Пишек. А ведь вся влага от кореня? Еродій. От сердца же вс h сов h ты. Пишек. Как же твоя природа или врода? К чему ты рожден или врожденное теб h , что ли? Скажи, молю! Еродій. Благодарность — вот вам начало и конец моего рожденія! Пишек. Ах, мой боже! И ты на сем одном храмину щастія основал? Тако ли? Ероді й. Ей-ей! Тритысящол h тная пещь неопално соблюла притчу сію; «Много хитростей знает лис, а еж одно великое». Пишек. Но может ли от дождевных безгодій спасти сія, так сказать, куртая и куцая куртинка? Еродій. Довл h ет, как ковчег. Пишек. Мн h кажется, сія надежда есть паучинная одежда. Еродій. И мн h видится малым червончик, но тайно там много сидит гривень. Пишек. Сего же то ли единаго учит тебе твой отец? Еродій. Единаго точію сего. Он родил мн h крила, а я сам научился л h тать. Он вродил мн h благое сердце, я же самовольно навыкаю и глумлюся, сир h чь забавляюся благодарностію. Он только часто отсекает мн h волчцы́, разум h й, поступки мои, не сличныи благодаре нію, орошает бес h дою, оживляющею ко благодарности. Вс h же бес h ды его, как магнитная стр h ла в с h верную точку, праволучно поражают в сей кон: неблагодарная воля — ключ адских мученій, благодарная же воля есть вс h х сладостей рай. Сыне (часто вопіет на мене), сыне мой! Ей, учися единыя благодарности. Учися, сидяй в дому, летяй путем, и засыпая, и просыпаясь. Ты рожден еси благо, и сія наука есть дщерь природы твоея. Да будет она теб h сладчайшим и вечерним, и ранним, и об h дним куском! Знай, что вс h протчія науки суть рабыни сея царицы. Не буди буій! Не хватайся за хвост, минув голову. Пріемли и обращай все во благо. Да будет душа твоя желудком птиц, кои п h сок, черепашины и камушки обращают себ h вареніем кр h пкаго своего внутренняго жара в питательный свои соки. Неблагодарная и ропотливая душа есть то же, что бо́льный желудок, гну шающійся всякія пищи. Благодарность же есть твердь и здравіе сердца, пріемлющаго все во благо и укр h пляющагося. Плоды блаженныя жизни суть радость, веселіє и удовольствіе; корень же их и древо благолиственное есть тишина сердечная, а кореню зе́рном есть благодарность. Она ест дух чистый, тихий, благодушный, благовонный, весна и ведро св h тлаго смысла. Не трещит там молнія и гром. Вопреки же, все терніе и волчцы раждаются от несытыя піявицы зависти, завить же от ропота, ропот же от неблагодарныя воли, наполнившія сердечное н h дро неусыпаемым червіем, безпереривно денно и нощно душу гризущим. Ах! Д h ти мои, д h ти! Вот вам надежда и гавань! Еухаристіа. Пишек. А что ли сіє слово значит (еухаристіа)? Еродій. Еллины сим словом называют благода реніе. Пишек. И так сим-то образом вас учит ваш отец? Кому же вы сіє благодареніе ваше воздавать будете? Еродій. Богу, родителям и благод h телям. Оно богу жертва, родителям честь, а благод h телям воздаяніе. Обладатели суть первый благод h тели. Пишек. Чудная форма воспитанія. У нас бы осм h яли из ног до головы вас. Гд h сія мода? Разв h в Лун h или в дикой Америк h ? Еродій. Отец наш вельми страннаго сердца. Из тысящи сердец едва одно найти, согласное ему. Пишек. Так что же протчее? Еродій. Так не дивитеся чудной форм h . Пишек. Как же так? Видь не должно отставать от людей, а люде и мода одна то. Еродій. О! о! Он то сея думы далечае, нежели китайская столица от португалскія. Он нам часто-пречасто сію притчу сп h вает: По мосту, мосточку с народом ходи, По разуму ж его себе не веди. За жуком ползая, вл h зешь и сам в глинку. Он всегда благов h стит нам, что мода тожде есть, что мыр, мыр же есть море потопляющихся, страна морового язвою прокаженных, ограда лютых львов, острог пл h ненных, торжище блудников, удица сластолюбная, пещь, распаляющая похоти, пир б h снующихся, лик и коровод пяно-сумозбродных и не истрезвлятся, дондеже изнурятся, кратко сказать, сл h пцы за сл h пцем в бездну грядуще. Блажен муж, иже не идет на путь его. В начал h видь врата его красны и путь пространный, конец же его — непроходимая пропасть, нетре́нная дебря, бездна глубока. Ах, каковых он пріемлет к себ h ? Каковыми же паки отпущает от себе юнош? Если бы ваше, д h ти мои, око прозирало так, как мое, показалися бы и в ваших очах слезы. Но око ваше есть сл h по, и злод h й ваш хитр, сіє источает мн h слезы. О юноши! Когда помышляю о вас, в мыр устремляющихся, нелзя, чтоб не пала мн h во ум притча о волк h , кой, пожерши матерь незлобных агнцов и над h в кожу ея на себе, приближился к стаду. Сын же, увид h в мнимую матерь свою, со вс h х сил устремился к ней, а за ним безчисленныи. Також-де мн h приходят на память наша братія — птицы тетерваки́, ганяющіися за изобиліем пищи и уловляемый. Но чайки, сос h дки и дятлы бережлив h е их столько, сколько елени и сайгаки овец и волов. Послушайте, д h ти, отца вашего п h сеньки сея: Будь доволен малым. За многим не гонися. С h ти, простерты на лов,— вельми бережися. Я вам предсказываю — роскошно не жити! На таковых-то всегда запинают с h ти. Триста пали в неволю по гарячей страсти, Шестьсот плачут в бол h знях за временны сласти. Кто благодарен богу, тот малым доволен, А ропотник вс h м мыром не сыт и не полен. Благодарная душа избежит от с h ти; Вм h сто же ея в с h ти попадет несытый. Не правду ли я сказал, госпоже моя, что отец наш нравоученіе всегда печатл h ет благодарностію? Во благодарности (рече) так сокрылося всякое благо, как огнь и св h т утаился во кремешк h . В h рую и испов h дую. Кто бо может возложить руки на чуждое, аще не прежде погубит благодарность, довольствующуюся   собственным своим посылаемым ей от бога? Из неблагодарности уны ніе, тоска и жажда, из жажды — зависть, из зависти — лесть, хищеніе, татьба, кровопролитіе и вся беззаконій бездна. В бездн h же сей царствует в h чная печаль, сму щеніе, отчаяніе и с неусыпным червіем удка, увязшая в сердце. Сим образом живет весь мыр. Пишек. Но, друг мой, поколь мыр впадет в ров от чаянія, вы с вашею богинею, благодарностію, прежде погибнете от глада, не научившися сыскать м h сто для пропитанія. Еродій. Так ли? В сем-то ли блаженство живет? Йм h ть пропитаніе? Вижу убо нын h , что по вашей желудковой и череватой философіи блаженн h йшая есть засаженная в тюрму, нежели вольная свинья. Пишек. Вот он! Чорт знает что поет! Разв h же голод то не му́ка? Еродій. Сію му́ку исц h лит мука́. Пишек. Да гд h же ее взять? Еродій. Когда свинія им h ет, как ли нам не достать пищи? Да и гд h вы видите, что свинія или наш брат, тетервак, от глада умирает? Но от прожорства или умирает, или страдает. Может ли быть безуміє безумн h йшее и мерзостн h йшая неблагодарность богу, промышляющему о нас, как бояться глада? Нужнаго видь никто не лишается. Почто клевещете на владыку вселенныя, аки бы он гладом погублял своих домочадцов? Пища насущна от небеснаго отца вс h м подается тваря́м. Будь только малым доволен. Не жажди ненужнаго и лишняго. Не за нужным, но за лишним за́ море пловут. От ненужнаго и лишняго — всякая трудность, всяка погибель. Всякая нужность видь есть де́шева и всякая лишность есть до́рога. Для чего дорога и трудна? Для того, что не ну́жна и напротив того. Мы гайстры есмы. Ямы зеліе, вкушаем зерно, поядаем змій, р h дко сн h даєм буфоны и пищи никогда не лишаемся; только боимся прожорливости. О боже! Кая чарод h йка осл h пила очи наши не вид h ти, что природная ну́жда малою малостію и малским малым удовляется и что необузда́нная похоть есть тожде, что питливая піявица, раждающая во един ден тысящу дщерей, никогда же рекших: «Довл ́ ет ! > Пишек. Отрыгну слово еллинское mala eu (мала эй) или турское пек эй.— «Вельми́ добр h ». «Благо же!» Но питливая піявица разноо́бразно из околичностей может видь помалу-малу насосать себ h многаго добреца, но уже сухая ваша, немазаная, по пословиц h , и н h мая благодарность, скажи, молю, кія́ вам принесет плоды? Чино́к ли, или грунтик, или имперіалик, что ли? Скажи, умилосердись! Еродій. Она нам не приносит многих плодов, но един великій. Пишек. В одном не много видь добраго найдешь. Еродій. Отец наш словословит, что все всяческое, всякая всячина и всякая сплетка, соплетающая множество, н h сть блаженая; токмо блаженное есть едино тое, что единое точію есть. Но сем едином, сего же ради и святом, птица обр h те себ h храмину и горлица гн h здо себ h ; еродіево же жилище предводителствует ими. «Окаянен (рече) всяк челов h к есть и всуе мятется, не обр h тшій единое». Пишек. Да подай же мн h в руки оное твое единое! Еродій. Премудрая и ц h ломудрая госпо́же! Наше добро во огн h не горит, в вод h не тонет, тля не тлит, тать не крадет. Как же вам показать? Я единосердечен отцу есмь и в том, что щастія и нещастія нелзя видет h . Обоє сіє дух есть, прост h е сказать — мысль. Мысли в сердц h , а сердце с нами, будьте со своими крылами. Но сердце нивидное. Ведро ли в нем и весна, и брак или война, мол нія и гром,— не видно. Отсюду-то и прелщеніе, когда нещасных щасливыми, вопреки же, блаженных тво́рим б h дными. Пишек. Однак я ничему не в h рю, поколь не ощупаю и не увижу. Таковая у мене из младых л h т мода. Еродій. Сія мода есть сл h пецкая. Он ничему не в h рит, поколь не ощупает лбом ст h ны и не падет в ров. Пишек. По крайней м h р h назови именем духовное твое оное едино. Что ли оно? Еродій. Не хочется говорить. Певно, оно вам постылою покажется пустошью. Пишек. Зд h лай милость, открой! Не мучи. Еродій. Оно еллински именуется — cara ́ или eu ́ jrosu ́ nh [7] (эвфросина). Пишек. Но протолкуй же, Христа ради, что значит сія твоя харя? Еродій. Будете видь см h яться. Пишек. Что ж теб h нужды? См h х сей есть пріятельскій. Еродій. Оно есть в еселіє и радость. Пишек. Ха! ха! ха! ха!.. Христа ради, дай мн h отдохнуть... Уморишь смехом... Здравствуй же и радуйся, гол да весіол! Ты мн h сим см h хом на три дня здравія призапасил. Еродій. Для мне видь лучше веселіє без богатства, нежели богатство без веселія. Пишек. О мати божая, помилуй нас!.. Да откуду же теб h радость сія и веселіє? Оттуду, что ты гол? Вот! в какую пустошь ваша вас приводит благодарность. Хорошо веселиться тогда, когда есть чем. Веселіє так, как благовонное яблочко. Оно не бывает без яблони. Надежда есть сего яблока яблонь. Но не тве́рда радост h , в h тренно веселіє есть что ли? Пустая мечта — мече́тна пустыня, соніе востающаго. Еродій. Воистину тако есть. Всяк т h м веселится, что обожает, обожает же тое, на что над h ется. Павлин над h ется на красоту, сокол на быстроту, орел на величество, еродій же веселится т h м, что гн h здо его твердо на един h . Порицаете во мн h тое, что я гол да весіол. Но сіє же то самое веселит мене, что моя надежна над h жа не на богатств h . Над h ющійся на богатство в кипящих морских волнах ищет гавани. Радуюся и веселюся, яко гн h здо наше не на сахарном ліодке́, не на золотом п h ск h , не на буяном возк h , но на облачном столп h возлюбленнаго храма, красящаго всю кифу, кифу адамантову, святаго Петра кифу, ей же врата адова вов h к не одол h ют. Впротчем, в кую суету наша нас вводит благодарность? Не клевещите ее. Она никогда не низводит во врата адова. Она избавляет от врат смертных. Благодарность входит во врата господня, неблагодарность во адская, возлюбив суету мыра сего паче бысерей, иже суть запов h ди господни, и путь нечестивых, аки свинія блато, предизбравшая паче пути, им же ходят блаженны непорочный. Что бо ест оный бог: «В них же бог мыра сего осл h пил разумы»? Бог сей есть неблагодарность. Вс h духом ея водимый, аки стадо гергесенское, потопляются во езер h сует и увязают во блат h своих тл h нностей, ядуще вся дни живота своего и не насыщающеся, жаждущіи, ропотливы и день от дня неблагодарны; понеже бо не искусиша бо жія запов h ди им h ти в разум h и презр h ли вкусити ангелскаго сего хл h ба, услаждающаго и насыщающаго сердце; сего ради предаде их вышній во свинныи мудрованія искати сытости и сладости там, гд h ея не бывало, и боятися страха, ид h же не б h страх, дабы из единыя несытости 300 и из единыя неблагодарности 600 родилося дщерей во истомленіе и мученіе сердцам и т h лесам их и во исполненіе Исаиных слов: «Сами себ h ражжегосте огнь вождел h ній ваших, ходите убо во пламен h огня вашего и опаляйтеся». Не гордость ли низвергнула сатану в преисподнюю бездну? Она изгнала из рая Адама. Что убо есть рай? Что ли есть благовидная св h тлость высоты небесныя, аще не запов h ди   господни, просв h щающія очи? Что же паки есть гордость, аще не б h совская мудрость, предпочитающая драгоц h нныя одежды, сластныя трапезы, св h тлыя чертоги, позлащенныя колесницы и аки бы престол свой поставляющая вышше скиптра и царствія божія, вышше воли и запов h дей его? Не только же, но и вс h служебный духи (разум h й, науки мырскія) возносятся и возс h дают вышше царицы своея, вышше божія премудрости. Кто есть мати сих блядивых и презорливых б h сиков? — гордость. Гордости же кто мати? — зависть. Зависти же кто? — похоть. Похоти же кто? — неблагодарность. Неблагодарности же кто? — никто! Тут корень и адское тут дно. Сія адская душка, жаждна утроба, алчная бездна, рай запов h дей господних презр h вшая, никогда же ничим же удовляется, дондеже живет, пламенем и хврастіем похотей опаляется, по смерти же го́р h е жжется угліем и жупелем своих вождел h ній. Что бо есть сердце, аще не пещь, горящая и дымящая в h чно? Что же паки есть смерть, аще не от снов главный сон? Беззаконную бо душу, не спящую видь во внутреннем судилищ h , зерца́лом, тайно образующим живо беззаконія, тайно уязвляет св h жая память, во сн h же го́р h е ужасными ме́чтами, страшными привид h ній театрами и дикоо́бразными страшилищами смущает и мучит таяжде в h ч ности памятная книга, грозящи достойною местю. Из неблагодарнаго сердца, аки из горнила вавилонскаго, похотный огнь пламенными крилами разв h ваяся, насиліем сердце восхищает, да, яже наневидит, та́яжде и творит и т h мижде мучится. Ничто же бо есть в h чная мука, токмо от самаго себе осуждатися, быти достойным мести. Гр h х же достоинством, аки жалом, уязвляет душу, покрывающей тм h и находящу страху. Надл h тает же страх оттуду, яко помыслы, не обр h тая помощи, аки гавани, и не видя ни малаго св h та надежды; помышляя, ужасаются, разсуждая, недоум h вают, како бы улучити исход злоключенію... Отсюду раскаеваются без ползы, болят без отрады, желают без надежды. Вот сей есть исход сердцу неблагодарну! Пишек. Уа! Как балалайку, наладил тебе твой отец. Бряцаешь не вовся глупо. Для мене мило, что сердце есть то же, что пещь. Еродій. Всякое сердце есть жертвенник, огнище или каминок... Пишек. Что же ты замолк? Еродій. Желаніе есть то неугасаемый огнь, день и нощь горящій. Дрова суть то вся, желаемая нами. Сіє горнило и сія бездна — угліе огненное, куреніе дыма восходящія до небес и нисходящія до бездн пламенныя волны в h чно изблевает, са́ма сущи морских бездн и ширина небес вс h х. Тут-то слично подобает сказать святаго I си́дора слово. «О челов h че! Почто дивишься высотам зв h здным и морским глубинам? Внійди в бездну сердца твоего! Тут-то дивися, аще имаши очи». О, глубокое сердце челов h ку, и кто познает его? О, сердце и воля, безпред h льный и безконечный аде! Пишек. Видь же и твое сердце горит, и курит, и дымится, кипит, клокощет, п h нится. Так ли? Еродій. Со́дома видь горит, курит и протчая, си р h чь неблагодарное сердце. О вс h х бо неблагодарных пишется: «Горе им, яко в путь Каинов поидоша...» Но не вс h же суть сердца́ Каиновы. Суть и Авелевы жертвенники благовонныи, яко кадило дым, возв h вающіи во обо няніе господа вседержителя. Не в h сте ли, госпоже моя, яко пеларгіянскій род есмы, раждаемый ко благодарности? Сего ради и от челов h к благочестивый нашим именем знаменаются (еродіос), божіе бо благоуханіе есмы. Не воздаєм безумія богу, тщаніем не л h нивы, духом горяще, господе́ви работающе, упованіем радующеся, скорби терпяще, в молитвах пребывающе, о всем благодаряще, всегда радующеся. Пишек. Разв h же у вас благочестіе и благодарность есть тожде? Еродій. Разв h же то не тожде есть: благое чествовать и благій дар за благо почитать? Благочестіе чествует тогда, когда благодарность почтет за благое. Благочестность есть дщерь благодарности. Благодарность есть дщерь духа в h ры. Тут верх... Вот вам Араратска гора! Пишек. Признаюся, друже, что сердце мое нудится дивитися сердцу, неописанной (по глаголу твоему) бездн h . Оно мн h час от часу удивителн h е. Слово твое д h йствует во мн h , будьто жало, впущенное в сердце пчелою. Еродій. Сего ради ублажаю вас. Пишек. О чем? Еродій. О том, что ваше желаніе, или аппетит, начал остритися ко единой сладчайшей и спасителн h йшей со вс h х пищей пищ h . Как денница солнце, так и сіє знаменіе ведет за собою здравіе. Недужной утроб h мерзка есть ядь самая лучшая и яд для нея. Здравое же и обновленное, яко орляя юность, господем сердце преображает и яд в сладкополезну ядь. Кая спасителн h е пища, как бес h да о бог h ? И вс h гнушаются. Что горестн h е есть, как пароксизмами мырских сует волноватися? И вс h услаждаются. Откуду сія превратност h ? Оттуду, яко глава у них болит. Бо́льны, посл h ды же ме́ртвы, и н h сть Елиссея сих умонеду́жных и сердобольных отроков воскресити. Что бо есть в челов h к h глава, аще не сердце? Корень древу, солнце мыру, царь народу, сердце же челов h ку есть корень, солнце, царь и глава. Мати же что ли есть болящаго сего отрока, аще не перломатерь, плоть т h ла нашего, соблюдающая во утроб h своей бысер оный: «Сыне, храни сердце твое!» «Сыне, даждь мн h сердце твое!» «Сердце чисто созижди во мн h , боже!» О блажен, сохранившій ц h ло ц h ну сего маргарита! О благодарносте, дщерь господа Саваофа, здравіе жизнь и воскресеніе сердцу! Пишек. Пожалуй, еще что-либо поговори о сердц h . Вельми́ люблю. Еродій. О любезная госпо́же моя! Пов h рьте, что совершенно будете спокойны тогда, когда и думать и бес h довать о сердц h не будет вам ни омерз h ния, ни сы тости. Сей есть самый благородный глум. Любители же его нареченны — «царское священіе». Пишек. Для чего? Еродій. Для того, что вся протчая д h ла суть хвост, сіє же ест глава и царь. Пишек. Ба! А что значит глум? Я вовся не розум h ю. Мню, яко иностранное слово, сіє. Еродій. Никако. Оно есть ветхославенское, значит то же, что забава, еллински ( diatribh ́ — діатріба), си р h чь провожденіе времени. Сей глум толико велик, яко нарочито бог возбуждает к нему: «Упразднитеся и уразум h йте», толико же славен, яко Давид им, яко же царским, хвалится: «Поглумлюся в запов h дех твоих». Древле един точію Израиль сею забавою ут h шался и наречен язы́ком святым, протчіи же языцы, гонящіи и хранящіи суетная и ложная,— псами и свиніями. Сей царскій театр и дивный позор всегда был присный и неразлучный вс h м любомудрым, благочестивым и блаженным людем. Всякое позорище ведет за собою скуку и омерз h ніе, кром h сего; паче же сказать: чем бол h е зрится, т h м жив h е рвется ревность и желаніе. Елико внутренн h е отверзается, толико множайшая и сладчайшая чудеса открываются. Не сей ли есть сладчайшій и несытый сот в h чности? Мыр несытый есть, яко не удовляет. В h чность несыта, яко не огорчает. Сего ради глаголет: «Сыне, храни сердце твое». Разжевав, скажите так: «Сыне, отврати очи твои от сует мырских, перестань прим h чать враки его, обрати сердечное око твое во твое же сердце. Тут д h лай наблю денія, тут стань на страж h со Аввакумом, тут теб h об серваторіум, тут-то узриш, чего никогда не видал, тут-то надивишься, насладишься и успокоишься». Пишек. Но для чего, скажи мн h , вс h сердце презирают? Еродій. Для того, что вс h его ц h ны не презирают. Сердце подобно царю, во убогой хижинк h и в раз h живущему. Всяк его презирает. А кому явилося величествіе его, тот, пад ниц, рабол h пно ему покланяется и сколь можно, все презр h в, наслаждается его и лица и бес h ды. Слово сіє: «Сыне, храни сердце твое» — сей толк и сок утаева́ет. Сыне! не взирай на то, что твое т h лишко есть убогая хижинка и что плоть твоя есть плетка и тканка простонародная, по́ртище подлое, слабое и нечистое. Не суди по лицу ничего, никого ни себе. В хижинк h той и под убогою тою одеждою найдешь там царя твоего, отца твоего, дом твой, ковчег его, кифу, гавань, петру и спасете твое. Быстро только храни, блюди и прим h чай. А когда паки Давид гово́рит: «Поглумлюся в зап[ов h дех] твоих» — не то же ли есть, что сказать так: «Наслаждуся твоего лица, словес твоих, сов h тов и повел h ній»? Самое видь величествіе его неизреченно удивляет прозорливца. Не пустый видь вопль сей: «Испов h мся теб h , яко страшно удивил мя еси». В древняя л h та между любомудрыми востал вопрос сей: «Что ли есть наибольшее?..» О сем вс h размышляли чрез долгое время, л h том и зимою, нощію и днем. Породилися о сем книги. Отдавалося от ученых гор по всей вселенн h й многое многих отв h тов и разногласное эхо. Тогда-то разм h сишася и сліяшася языцы. Востал язык на язык, голова на голову, разум на разум, сердце на сердце... В сем столпотворе ніи обр h теся муж н h кій, не ученый, но себе прозр h вшій. Сей, паче надежды, обезглавил Голіафа. Смутилася и воскип h ла вся мусикія, поющая п h сни бездушному истукану, тл h нному сему мыру, со златою его главою — солнцем. Злоба правд h прирази́лась, но о кифу вся разбилась. Востали борющія волны, но поб h ду достала славна сія слава: «Посред h (рече) вас живет то, что превышше всего есть». О боже, коль не слична мусикія без святаго духа твоего! И коль см h хотворна есть премудрость, не познавшая себе! Сего ради молю вас, любезная госпо́же моя, не см h йтеся и не хулите отца моего за то, что ничего нас не научил, кром h благодарности. Я стану плакать, утеку и полечу от вас. Пишек. Постой, постой, любезный мой Еродій. Нын h не только не хулю отца твоего, но и благословлю и хвалю его. Нын h начало мн h , аки утро зарыть, тако открыватися, коль великое дело есть благодарность! Сотвори милость, еще хотя мало побес h дуй. Еродій. О доброд h йко моя! Пора мн h за моим д h лом л h т h ть. Пишек. Друже мой сердечный! Я знаю, что отец твой есть милосердая и благочестивая душа, не разгн h вается за сіє. Еродій. Чего ж вы желаете? Пишек. Еще о сем же хоть мало побес h дуем. Еродій. Станем же и мы ловить птицу тысячу л h т. Пишек. Что се ты сказал? Еродій. Вот что! Н h кій монах 1000 л h т ловил прекрасн h йшую из вс h х птиц птицу. Пишек. Знал ли он, что уловит? Еродій. Он знал, что ее вов h ки не уловит. Пишек. Для чего ж себе пусто трудил? Еродій. Как пусто, когда забавлялся? Люде забаву купуют. Забава есть врачевство и оживотвореніе сердцу. Пишек. Вот разв h чудный твой глум и дивная діатриба́! Еродій. Воистину чудна, дивна и прекрасн h йша птица есть в h чность. Пишек. О! Когда в h чность ловил, тогда не всуе трудился. В h рую, что она слаже меда. Посему великое д h ло есть сердце, яко оно ест h в h чность. Еродій. О любезная мати! Истину рекла еси. Сего толикаго дара и единаго блага сл h пая неблагодарность, не чувствуя за 1000 безд h лиц, всякій день ропщет на промысл в h чнаго и сим опаляется. Обратися, окаянное сердце, и взглянь на себе самое — и вдруг оживотворишься. Почто ты забыло себе? Кто отверзет око твое? Кто воскресит память твою, блаженная бездно? Како воля твоя низвергнула тебе во мрачную сію бездну, преобразив св h т твой во тму? Любезная мати, разум h ете ли, откуду родится радуга? Пишек. А скажи, пожалуй, откуду? Я не знаю. Еродій. Когда смотрит на себе в зарца́л h пречистых облачных вод солнце, тогда его лице, являемое во облаках, есть радуга. Сердце челов h ческое, взирая на свою самую ипостась, воистину раждает пред h л обуре ваній, иже есть радостная оная дуга Ноева:   Пройшли облака, Радостна дуга сіяет. Пройшла вся тоска, Світ наш блистает.   Веселіє сердечное есть чистый свhт ведра, когда миновал мрак и шум мырскаго вhтра. Дуга, прекрасна сіяніем своим, како ты нын h отемн h ла? Деннице пресв h тлая, како нын h с небесе спала еси? Ау! Низвергла тебе гордость, дщерь безчувственныя неблагодарности, предпочетшая хобот паче главы, с h н h пре ходящу паче мамврійскаго дуба. Еже бо кто обожает, в то себе преображает. Удивительно, како сердце из в h ч наго и св h тлаго преображается в темное и сокрушенное, утвердившися на сокрушеніи плоти т h ла своего. Таков, аще себ h зол, кому добр будет? «Разумивый же праведник себ h друг будет и стези своя посред h себе упокоит». Сіє есть истинное, блаженное самолюбіе — йм h ть дома, внутрь себе, все свое некрадомое добро, не над h яться же на пустыя руги и на наружныя околицы плоти своея, от самаго сердца, аки т h нь от своего дуба, и аки в h твы от корене, и аки одежда от носящаго ее, зависящая. Вот тогда-то уже раждается нам из благодарности матер h подобная дщерь, еллински именуемая au ́ ta ́ rceia   (автарк h я), сир h чь самодовольность, быть самым собою и в се б h довольным, похваляемая и превозносимая, яко слад- чайшій истиннаго блаженства плод, в первом Павловом письм h к Тимофею, в стих h 6-м так: «Есть снисканіе веліе — благочестіе с доволством». Вот вам два голубиная крила? Вот вам дв h денницы! Дв h дщери благодарности — благочестность и самодоволность. «И полещу и по чію». Да запечатл h ется же сія бесіда славою отца моего сею: главизна воспитанія есть: 1) благо родить; 2) сохранить птенцеви младое здравіе; З) научить благодарности. Пишек. Ба! На что ж ты поднял крила? Еродій. Прощайте, мати. Полечу от вас. Сердце мое мнh зазирает, что не лечу за дhлом. Пишек. По крайней мhрh привитайся з дочерьми моими. Еродій. Зд h лайте милость! Избавте мене от вашего типика. Пишек. Мартушка моя поиграет теб h на лютн h . Вертушка запоет или потанчит. Они чрез верх благородно воспитаны и в мод h у господ. А Кузя и Кузурка любимы за красоту. Знаешь ли, что они п h сеньки слагают? И в h ришь ли, что они в мод h при двор h у Марокскаго влад h лца? Там сынок мой пажем. Недавно к своей род н h прилет h л оттуда здешній попугай и сказал, что государь жалова́л золотую табакирку... Еродій. На что ему табакирка? Пишек. Ха-ха-ха! На что? Наша видь честь зависит, что никто удачн h е не сообразуется людям, как наш род. Носи и им h й, хоть не нюхай. Знаешь ли, как ему имя? Еродій. Не знаю. Пишек. Имя ему Пhшок. Весьма любезное чадо. Еродій. Бога ради, отпущайте мене! Пишек. Куда забавен скакун! Как живое сребро, всh ми составами мает. Принц любит его, цhлые часы проводт с ним,забавляясь. Еродій. О сем его ни ублажаю, ни завижу. Прощайте! Пишек. Постой, друг мой, постой! А о благом рожденіи не сказал ты мнh ни слова? Так ли? О-о, полет h л! Слушай, Вертушка! Что-то он, поднимаясь, кажется, скачал... Вертушка. Он сказал, матушка сударыня, вот что: о благом рожденіи принесу вам карту. Пишек. А когда же то будет? Еродій не лгут. Он в слhдующем мhсяцh маh паки посhтил сію госпожу. Принес о благом рожденіи свиток, но не мог ничем се ут h шить: толь лютая терзала ее печаль. Никогда жесточае не свир h п h ет печаль, как в то время, когда сердце наше, основав над h жду свою на лживом мор h мыра сего и на лжекамнях его, узрит, наконец, опроверже́нное гн h зно свое и разоряющійся град ложнаго блаженства. Господин П h шок, прескакивая из окна на окно, упал на двор из горних чертогов, сокрушил ноги и отставлен от двора. Сверх того, старшія дщери начали безчинствовать и хамским досаждепіем досаждать матер h . Вскоре она у́мре, дом же стал пуст. Тогда, аки же л h зо на вод h , восплыла на верх правда, яко силн h е всего есть страх божій и яко благочестивая и самодовольная благодарность превосходит небо и землю. Еродій, отлhтая, повhсил на цвhтущем финикh лист сей:   СВИТОК   о благом рожденіи чад ради благочестивых, сострастных и здравых родителей.   С h й в перву и втору луну, сир h чь в квадру, С h й, изшед из пиров и бес h д священных. Зр h в мертвеца или страшен позор не с h й Заченшей сверх не с h й Не в м h ру пян не с h й. Заче́нша да носит в мыслях и в позорах святых, И в бес h дах святых, чужда страстных бурей, В тихом безстрастіи во зр h ніи свягых.   Тогда собудется: «И пройде дух хлада тонка и тамо бог» (Книга Царств). По сем гайстер вознесся выспрь, восп h вал малорос сійску пісен h ку сію:   Соловеєчку, сва́тку, сва́тку! Че бывал же ты в садку, в садку? Че видал же ты, как с h ют мак? Вот так, так! С h ют мак. А ты, шпачку, дурак...   Сію п h сенку мальчики, составив лик, сир h чь хор, или коровод, домашній его пhвчій во увеселеніе спhвали святому блаженому єпископу Іосафу Горленку. Аминh . [1] [Quadra] — чверть (лат.). [2] xcitqe есть поздравленіе еллинское — радуйся! Салам — турское. Славянски — мир да будет тебh ! Прим. Ск. [3] Бонжур — французское — добрый день! Кали́ име́ра — грецкое слово — то же. Прим. Ск [4] Gehorsamer Diener — нhмецкое — покорный слуга. Прим. Ск. [5] Salve (салуе) — римское — благоденствуй! Спасайся! Прим. Ск. [6] [Urina] —сеча (лат.). [7] Радість (грецьке).